Велета несла с собой прялку, посиделки редко вершатся безрукоделия, хоть и творят его не для корысти, больше для славы. Я долго думала,чем бы заняться. Прялку взять – братья-отроки заклюют, Ярун первый начнёт. Априйти с пустыми руками – девки глаз поднять не дадут… В конце концов запасласькостью и пилками, мастерить ушки для стрел. Посмеяться не дам и всем покажу,что не без рук родилась.

Встречал нас сам Третьяк, коренастый муж с рыжей бородой вовсю грудь. Бывают рыжие бороды, когда сам человек и не рыжий. Я сощурилась:неуловимо сквозило в нём что-то от стрыя-батюшки Ждана… Может, просто держалсяон с воеводой в точности как мой собственный дядька к концу дела, передотплытием корабля. Как он, хуже смерти боялся обидеть Мстивоя и перед своими вгрязь сесть не хотел. Трудненько быть в доме хозяином – при этаких-то гостях… Яуж сказывала, к дядьке долго потом нельзя было подступиться, всюду виделнасмешки. Третьяк по второй зиме, кажется, притерпелся. Да не много они тут итерпели.

Девки, сидевшие в доме, так и всполошились при виде мужей:бросили песню, кинулись все в один уголок, а уж писку – кто кого перевизжит.Сам воевода не выдержал, сдвинул брови и улыбнулся. По лавкам остались лежатьгде перевёрнутая прялка, где пяльцы, где недовязанный, козьей шерсти, носок сторчащим крючком, и сердчишки уж замирали, а лукавые глаза блестели из-застолбов: кто поднимет, в руки возьмёт, выкупа спросит?.. Иная загодясговорилась с дружком, иная вправду ждала судьбы. Беда, коли не понравитсяподнявший платок. Тут решайся да помни, не рукавицу на руку надеваешь. Подойдёшь– на других уж больше не пялься. А не подойдёшь раз, другой… потом взмолишься,кто бы позвал, не позовут. В красном углу, у почётных мест для вождя и старшихмужей, прялки лежали кучей. Подальше – пореже.

Гридни с хохотом разбирали девчачьи потери. Славомирзавладел красивым убрусом и ещё пяльцами, надетыми на край длинного рукотёра.Кто-то взял было второй конец рукотёра, но отступился.

Брат вождя воздел то и другое над головой и уже шёлтребовать платы сразу с двоих. Ему не откажут.

Будь я одна, я взметалась бы – с кем сесть? Хаген выручил.Не отпустил плеча, не кинул одну. Сел между отроками, не успевшими ничегоподхватить. При нём будут тихо сидеть. Меня он посадил по правую руку. КликнулЯруна, чутьём угадав, что парню не повезло:

– Хватит таращиться, иди потолкуем, – и тотподошёл, радуясь, потому что с Хагеном толковать, конечно, было достойней, чемшептать на ухо оглохшей, малиновой от смущения девке. Ярун хотел сесть рядом сомной, но здесь уже сидела Велета, и побратим устроился подле, стараясь неприкоснуться коленом. Я посмотрела на Велету и вдруг пожалела её. К ней тоже нешли ни сторонние, ни свои. С сестрой вождя не женихаются на посиделках. Ейсватов ждать от великого мужа и только надеяться, не оказался бы хромым,горбатым и лысым!

Я смотрела вокруг. Славомир уже держал по румяной любушке накаждом колене; одна пыталась шить и то и дело совала в рот проколотый палец,другая вязала и, кажется, больше теряла петель, чем подбирала. Все троесмеялись. Вождь Мстивой сидел, отвернувшись от брата, о чём-то беседовал сТретьяком. Между Мстивоем и Третьяком я увидела незамужнюю старшую Третьяковну– Голубу. Ох девка! Щёки – алый шиповник, коса – сноп золотой. Не хочешь,засмотришься. Она ёрзала на лавке, всё пододвигалась к вождю. Вот бережно взялаего руку, стала разглядывать тесьму на запястье. Ещё больше, по-моему, влеклаеё полинялая вышивка на груди, на истёртой чермной рубахе. Наберётся смелости исклонит голову ему на плечо, чтоб удобней было рассматривать… Я видела: варягусмехнулся, свободной рукой потрепал её по затылку. Она выпрямилась, губыподжала. Третьяк косился на дочь, подбадривал взглядом. Уж чем не пара вождю?

…где ты, где же ты, мой долгожданный? Парни с девушкамивыходили наружу, потом возвращались погреться. Только со мной не было одного,кого бы обнять, в лицо поглядеть – да больше не отворачиваться. Сейчас, сейчасскрипнут по снегу быстрые лыжи, влетит облако морозного пара, вступит в кругсвета один-единственный человек. Принесёт в глазах звёзды, светло горящиеснаружи, в синей ночи. Единственный, кому я нужна, кому я здесь не чужая… Чтодальше? Приблизится, молвит: ну здравствуй. Давненько же я тебя повсюду ищу.Ох!.. Как поднимусь встречь, какое слово скажу?

А кто-то другой неслышно хохотал, издевался: не быть томуникогда.

Делать нечего! Я вытащила подпилки, разложила на коленяхдерюжку и занялась. Хорошая стрела служит долго. И всегда пригодится – врадости и в печали.

У нас дома на посиделках всегда что-нибудь приключалось. То,сговорясь, разом опрокидывали светцы, чтобы в потёмках ловить и тискатьвизжащих девчонок. То поджигали на прялках кудели, чтобы урочная пряжа скореезакончилась и пришло время играть. Один раз на моей памяти выпустили из мешказлющего лесного кота. Кот метался, пока не додумались распахнуть дверь, а мыдолго потом выискивали шутника – и благо, что не нашли. Небось поубавили бы ворту белых зубов.

Я и здесь помимо воли всё время ждала чего-нибудь такого же.С воинами не подерёшься, но не могли ревнивые парни так просто стерпеть, чтобыкрасным девкам снились залётные соколы вместо своих. Что сотворят?

Гости с хозяевами едва расселись по лавкам, когда грохнула остену вновь раскрытая дверь и впустила окутанного морозным дымом коня. У конябыло серое брюхо из мешковины, длинный растрёпанный хвост и четыре ловкие ногив тёплых сапожках. А на коне, очень важный и гордый, сидел младший сынТретьяка. Умные и весёлые руки приделали ему горбатый восковой нос чуть не доподбородка, вложили под шапку тонкие плёночки берёсты, распушённые искрученные, чтобы походили на волосы воеводы… Короткая кудельная бородадержалась, кажется, на двух петельках за ушами, в руках была палка,обструганная до сходства с мечом… Мстивой на Марахе!.. И не отопрёшься, нескажешь, что не признал.

А за потешным конём вышагивала чуть не вся передняя чадь. Ятотчас разглядела усатого, могучего Славомира, потом хромого Плотицу с ногой,одеревеневшей в колене, и, право же, настоящий Плотица гораздо меньше хромал…Хагена в меховой шапке, усердно жмурившего глаза и за что попадя хватавшего девок,мимо которых его проводили. Мне стало холодно, потом жарко до пота, лишь стылыйток из дверей шёл по ногам. Страх, смех и стыд. И чего больше, не ведаю.

Кмети по лавкам, забывшие даже про девок, начали показыватьпальцами и смеяться. Кто сам над собою, кто над другими. Велета подле меняхлопала в ладоши, захлёбываясь весельем. Мы с побратимом переглянулись поверхеё головы. Ярун неуверенно улыбнулся, нам было с ним одинаково непривычно инеуютно. Я отважилась посмотреть на вождя. Мстивой Ломаный редко шутил сам, ещёреже шутили над ним. Он положил ногу на ногу, сощурил глаза. Чего доброго,улыбнётся.

– Что там, внученька? – склонился ко мне Хаген. Ястала рассказывать.

Ряженые прошли по кругу между столбами, и дверь бухнула снова.Прыжком влетел рослый парень в меховых заиндевелых штанах, в полушубке,вооружённый топориком… и с длинной косой, заботливо сплетённой из мочала!